Ты и вы - Страница 1

К оглавлению

1

Седьмой час утра. Кандидат на судебные должности Попиков, исправляющий должность судебного следователя в посаде N., спит сладким сном человека, получающего разъездные, квартирные и жалованье. Кровати он не успел завести себе, а потому спит на справках о судимости. Тишина. Даже за окнами нет звуков. Но вот в сенях за дверью начинает что-то скрести и шуршать, точно свинья вошла в сени и чешется боком о косяк. Немного погодя дверь с жалобным писком отворяется и опять закрывается. Минуты через три дверь вновь открывается и с таким страдальческим писком, что Попиков вздрагивает и открывает глаза.

– Кто там? – спрашивает он, встревоженно глядя на дверь.

В дверях показывается паукообразное тело – большая мохнатая голова с нависшими бровями и с густой, растрепанной бородой.

– Тут господин следователев живет, что ли? – хрипит голова.

– Тут. Чего тебе нужно?

– Поди скажи ему, что Иван Филаретов пришел. Нас сюда повестками вызывали.

– Зачем же ты так рано пришел? Я тебя к одиннадцати часам вызывал!

– А теперя сколько?

– Теперь еще и семи нет.

– Гм… И семи еще нет… У нас, вашескородие, нет часов… Стало быть, ты будешь следователь?

– Да, я… Ну, ступай отсюда, погоди там… Я еще сплю…

– Спи, спи… Я погожу. Погодить можно.

Голова Филаретова скрывается. Попиков поворачивается на другой бок, закрывает глаза, но сон уже больше не возвращается к нему. Повалявшись еще с полчаса, он с чувством потягивается и выкуривает папиросу, потом медленно, чтобы растянуть время, один за другим выпивает три стакана молока…

– Разбудил, каналья! – ворчит он. – Нужно будет сказать хозяйке, чтобы запирала на ночь дверь. – Ну что я буду делать спозаранку? Чёрт его подери… Допрошу его сейчас, потом не нужно будет допрашивать.

Попиков сует ноги в туфли, накидывает поверх нижнего белья крылатку и, зевая до боли в скулах, садится за стол.

– Поди сюда! – кричит он.

Дверь снова пищит, и на пороге показывается Иван Филаретов. Попиков раскрывает перед собой «Дело по обвинению запасного рядового Алексея Алексеева Дрыхунова в истязании жены своей Марфы Андреевой», берет перо и начинает быстро судейским разгонистым почерком писать протокол допроса.

– Подойди поближе, – говорит он, треща по бумаге пером. – Отвечай на вопросы… Ты Иван Филаретов, крестьянин села Дунькина, Пустыревской волости, 42 лет?

– Точно так…

– Чем занимаешься?

– Мы пастухи… Мирской скот пасем…

– Под судом был?

– Точно так, был…

– За что и когда?

– Перед Святой из нашей волости троих в присяжные заседатели вызывали…

– Это не значит быть под судом…

– А кто его знает! Почитай, пять суток продержали…

Следователь запахивается в крылатку и, понизив тон, говорит:

– Вы вызваны в качестве свидетеля по делу об истязании запасным рядовым Алексеем Дрыхуновым своей жены. Предупреждаю вас, что вы должны говорить одну только сущую правду и что всё, сказанное здесь, вы должны будете подтвердить на суде присягой. Ну, что вы знаете по этому делу?

– Прогоны бы получить, вашескородие, – бормочет Филаретов. – 23 версты проехал, а лошадь чужая, вашескородие, заплатить нужно…

– После поговоришь о прогонах.

– Зачем после? Мне сказывали, что прогоны надо требовать в суде, а то потом не получишь.

– Некогда мне с тобой о прогонах разговаривать! – сердится следователь. – Рассказывай, как было? Как Дрыхунов истязал свою жену?

– Что ж мне тебе рассказывать? – вздыхает Филаретов, мигая нависшими бровями. – Очень просто, драка была! Гоню я это, стало быть, коров к водопою, а тут по реке чьи-то утки плывут… Господские оне или мужицкие, Христос их знает, только это, значит, Гришка-подпасок берет камень и давай швырять… «Зачем, спрашиваю, швыряешь? Убьешь, говорю… Попадешь в какую ни на есть утку, ну и убьешь…»

Филаретов вздыхает и поднимает глаза к потолку.

– Человека и то убить можно, а утка тварь слабая, ее и щепкой зашибить можно… Я говорю, а Гришутка не слушается… Известно, дитё молодое, рассудка – ни боже мой… «Что ж ты, говорю, не слушаешься? Уши, говорю, оттреплю! Дурак!»

– Это к делу не относится, – говорит следователь. – Рассказывайте только то, что дела касается…

– Слушаю… Только что, это самое, норовил я его за ухи схватить, как откуда ни возьмись Дрыхунов… Идет по бережку с фабричными ребятами и руками размахивает. Рожа пухлая, красная, глазищи наружу лба выперло, а сам так и качается… Выпивши, чтоб его разодрало! Люди еще из обедни не вышли, а он уж набарабанился и черта потешает. Увидал он, как я мальчишку за ухи хватаю, и давай кричать: «Не смей, говорит, христианскую душу за ухи трепать! А то, говорит, влетит!» А я ему честно и благородно… по-божески. «Проходи, говорю, мимо, пьяница этакая». Он осерчал, подходит и со всего размаху, вашескородие, трах меня по затылку!.. За что? По какому случаю? «Какой ты такой, спрашиваю, мировой судья, что имеешь полную праву меня бить?» А они говорит: «Ну, ну, говорит, Ванюха, не обиждайся, это я тебя по дружбе, для смеху. На меня, говорит, нынче такое просветление нашло… Я, говорит, так об себе понимаю, что я самый лучший человек есть… я, говорит, 20 рублев жалованья на фабрике получаю, и нет надо мной, акроме директора, никакого старшова… Плевать, говорит, желаю на всех прочих! И сколько, говорит, нынче много разного народу перебито, так это видимо-невидимо! Пойдем, говорит, выпьем!» – «Не желаю, говорю, с тобой пить… Люди еще из обедни не вышли, а ты – пить!» А тут которые прочие ребята, что с ним были, обступили меня, словно собаки, и тянут: «пойдем да пойдем!» Не было никакой моей возможности супротив всех идтить, вашескородие. Не хотел пить, а потом, чтоб их ободрало!

1